– Понятно.

Позади них старый алкоголик принялся мурлыкать себе под нос. Это не была мелодия, просто мурлыканье.

Дрейк задумчиво пошевелил банкноты указательным пальцем правой руки. Уголки банкнот заворачивались от долгого пребывания в свертке. – Я не могу принять эти деньги, – сказал он, наконец.

– Почему?

– Помните, о чем мы говорили в тот раз? – спросил Дрейк.

Он помнил. – У меня нет больше планов подобного рода, уверяю вас.

– А по-моему, есть. Человек, стоящий обеими ногами на земле, не расстается с деньгами просто так, по минутному капризу.

– Это не каприз, – сказал он твердо.

Дрейк пристально посмотрел на него. – Так как же тогда вы это назовете? Вы ведь отдаете деньги случайному знакомому человеку, которого видели всего лишь один раз за всю свою жизнь.

– Ну и что? Я много раз отдавал свои деньги людям, которых вообще не видел. Фонду раковых исследований. Фонду «Спаси ребенка». Бостонскому госпиталю для больных мускульной дистрофией. А я, между прочим, даже в Бостоне-то ни разу не был.

– И это были столь же большие суммы?

– Нет.

– Вот видите. И это еще не все. Вы принесли с собой наличные, мистер Доуз. Человек, который собирается жить и тратить деньги, никогда не хочет их видеть. Даже когда он играет в покер по пять центов за кон, он пользуется фишками. Фишки делают деньги символическими. Точно так же, как чеки, аккредитивы, ценные бумаги и все в этом роде. А в нашем обществе человек, больше не видящий смысла в деньгах, не видит смысла и в жизни. Ему просто незачем больше жить, понимаете?

– Слишком уж материалистические воззрения «для…

– Для священника? – перебил Дрейк. – Но я уже не священник. С тех пор, как это случилось. – Он кивнул на покрытую шрамами, искалеченную руку. – Рассказать вам, как я добываю деньги, чтобы содержать это кафе? Мы опоздали к лакомому пирогу подачек от разных крупных благотворительных фондов. Люди, работающие здесь, все уже на пенсии. Это старые люди, которые не понимают приходящих сюда ребят, но которые хотят быть чем-то большим, нежели просто тупой рожей, высовывающейся из окна третьего этажа, чтобы понаблюдать за улицей. У меня есть знакомые молодые ребята, у которых есть свои оркестры и которые готовы играть бесплатно по пятницам и субботам. Они еще только начинают, и поэтому им нужна возможность показать себя. Потом мы собираем пожертвования прямо на улицах. Но основной источник средств – это, конечно, богатые люди из высших слоев. Я езжу к ним с визитами. Я выступаю на чаепитиях в женских клубах. Я рассказываю им о подростках, которые уже стали неизлечимыми наркоманами, и о бездомных, которые живут под мостами, а по ночам жгут газеты, чтобы не замерзнуть. Я рассказываю им о пятнадцатилетней девушке, которая путешествовала стопом с семьдесят первого года, а когда она приехала сюда, все волосы на голове и на лобке кишели у нее огромными белыми вшами. Я рассказываю им о венерических болезнях, я объясняю им, кто такие рыболовы – ребята, которые тусуются на автобусных вокзалах, выискивают пареньков помоложе и предлагают им работу мужских проституток. Я рассказываю им, как эти пареньки в конце концов делают минет в мужских туалетах за десять долларов, а если с проглотом, то за пятнадцать. Пятьдесят процентов ему, а пятьдесят – сутенеру. Эти женщины, которым я все это рассказываю, – сначала они бывают абсолютно шокированы, в глазах у них стоит ужас, но потом этот ужас тает, и взгляды становятся масляными. Может быть, они даже возбуждаются, и вагины их выделяют сладострастный сок, но это неважно. Важно то, что это заставляет их раскошелиться. Иногда какая-нибудь из них выкладывает даже больше десятки. Она отвозит тебя на машине в свой дом в Кресенте, представляет тебя членам семьи и ждет, пока ты не произнесешь молитву, после того как служанка внесла первое блюдо. Тебе ничего не остается, ты произносишь эту молитву, даже если слова у тебя застревают в горле и во рту остается неприятный привкус. Ты гладишь по головке ребенка. У них всегда только один ребенок, Доуз, только один, не то что у этих жалких бедняков с окраин, которые плодятся, как кролики. И ты говоришь: ой, какой миленький мальчик, из него вырастет настоящий джентльмен! – или: ой, какая хорошенькая девочка, из нее вырастет писаная красавица! А если тебе уж совсем повезет, то эта женщина пригласит своих партнеров по бриджу или знакомых по клубу, чтобы в качестве приятной интермедии полюбоваться на этого чокнутого священника, который, пожалуй, к тому же еще и завзятый радикал и поставляет оружие «Пантерам Алжирской Свободной Лиги», и ты начинаешь изображать из себя отца Брауна, сдобренного толикой старины Блерни, и улыбаешься им до тех пор, пока лицо не начинает болеть. Все это называется «околачивать денежное дерево» и проходит в самой элегантной и изысканной атмосфере, но когда ты едешь домой, возникает ощущение, что ты только что отсосал какому-нибудь бизнесмену-бисексуалу на вечернем сеансе в кинотеатре № 41. Ну, собственно говоря, и что с того? Таковы правила игры. В каком-то смысле, это составная часть моей епитимьи [18] , прошу простить меня за высокопарное слово. Но моя епитимья не обязывает меня заниматься некрофилией. А именно так, мистер Доуз, я могу расценить ваше предложение. Именно поэтому я и отказываюсь от этих денег. – А за что наложена на вас эта епитимья?

– А вот это, – ответил Дрейк, криво улыбнувшись, – пусть останется между мной и Богом.

– Хорошо, тогда объясните мне, почему вы выбрали именно такой способ добывания денег, если он вам так неприятен? Почему бы вам просто не…

– Я выбрал такой способ, потому что других способов для меня не существует. Я загнан в угол.

В груди у него словно что-то оборвалось. В приступе ослепительного отчаяния он понял, что Дрейк только что объяснил, почему он приехал сюда, и не только это. Почему он сделал все, что сделал.

– С вами все в порядке, мистер Доуз? Вы выглядите как-то неважно…

– Я чувствую себя прекрасно. Хочу пожелать вам всего самого лучшего. Пусть даже от ваших усилий и не будет никакого толку.

– Лично у меня нет никаких иллюзий, – сказал Дрейк и улыбнулся. – Советую вам… Отказаться от радикальных мер. Всегда есть альтернативные возможности.

– Вы так считаете? – Он улыбнулся Дрейку в ответ. – У меня есть к вам предложение. Закрывайте свою лавочку прямо сейчас, бросьте все, и мы вместе отправимся собирать пожертвования. Я не шучу.

– Не делайте из меня посмешища.

– А я и не делаю, – сказал он. – Может быть, кто-то делает посмешища из нас обоих. Он отвернулся и снова скатал банкноты в короткую тугую трубочку. Молодой негр все еще спал. Старый алкоголик поставил на стол недопитую кружку и созерцал ее пустым взглядом. Он по-прежнему что-то мурлыкал себе под нос. Проходя мимо, он бросил деньги в кружку алкоголика, частично расплескав кофе по столу. Потом он быстро вышел из кафе.

Он отпер машину и некоторое время постоял на обочине, ожидая, что Дрейк последует за ним, прочитает ему вдохновенную проповедь, а может быть, даже спасет его. Однако Дрейк не появился. Может быть, он ждал, что он вернется и спасет его самого.

Он не стал возвращаться, сел в машину и уехал прочь.

14 января, 1974

В центре города он заехал в «Сиэрс» и купил автомобильный аккумулятор и пару соединительных проводов. На боку аккумулятора шли выпуклые пластмассовые буквы:

КРЕПКИЙ ОРЕШЕК

Вернувшись домой, он положил аккумулятор и провода в шкаф рядом с деревянным ящиком. Интересно, что случится, если сюда заявится полиция с ордером на обыск. Оружие в гараже, взрывчатка в гостиной, куча денег на кухне. Б. Дж. Доуз, отчаянный революционер. Секретный агент Икс-9 на службе у иностранной разведки, настолько отвратительной, что не стоит о ней и упоминать. Он подписывался на «Ридерз Дайджест», где всегда было полно таких шпионских рассказов, разбавленных материалами о различных крестовых походах – против курения, против порнографии, против преступности. Особенно интересно было читать, когда выяснялось, что предполагаемый шпион – это в действительности один из наших, стопроцентный американец, неспособный продать свою родину даже во сне. А что уж говорить об агентах КГБ, которые обменивались шифровками в библиотеках, разрабатывали план свержения американского правительства в драйв-инах, пожирали биг-маки белыми ровными зубами.